Эти слова немного позабавили Хариклею.

– Я не хочу, – сказала она, – разбираться теперь, говоришь ли ты правду или шутишь со мною. Я с Теагеном уже раньше придумала некую уловку, которая тогда по стечению обстоятельств не привела ни к чему. Теперь я намереваюсь применить ее с большим успехом. Когда мы собрались бежать с разбойничьего острова, мы решили привести наше платье в самое жалкое состояние и, наподобие нищих, в таком виде появляться в селениях и городах. Если ты согласен, преобразим свой облик и станем нищенствовать. Таким образом мы будем менее подвергаться преследованиям со стороны встречных. Бедность в таких обстоятельствах способствует безопасности, и нищета ближе к состраданию, чем к вражде, а необходимое ежедневное пропитание мы тоже легче себе добудем: ведь в чужой стране людям, которых не знают, мало что продают, но из жалости щедро подают.

Каласирид одобрил ее мысль и стал торопиться с приготовлениями к путешествию. Он и Хариклея зашли к Навсиклу и Кнемону, сообщили им об отъезде и на третий день пустились в путь, не взяв с собою ни вьючного животного, ни провожатого, хотя им это и было предложено.

Часть пути их провожали Навсикл и Кнемон и множество других домочадцев. Провожала их также и Навсиклея, после долгих просьб получившая на это разрешение отца; очарование Хариклеи победило в ней застенчивость новобрачной.

Пройдя около пяти стадиев, они – мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами – расцеловались под конец на прощание и подали друг другу руки. Пролив много слез и помолившись, чтобы эта разлука принесла с собою счастье, они расстались, причем Кнемон просил извинения, что не отправляется вместе с ними, так как «его брачные покои только что сколочены», и уверял, будто при случае присоединится к ним. Так провожавшие вернулись в Хеммис.

Хариклея же и Каласирид впервые нарядились в нищенские одеяния, и приготовленные заранее лохмотья превратили их в бедняков. Затем Хариклея обезобразила свое лицо, натерев его сажей, запачкала его, вымазала грязью и прикрыла его до неузнаваемости, спустив неопрятный край головного платка на один глаз. Она подвесила себе под мышкою сумку, по виду для собирания крох и ломтей, в действительности же предназначенную для сокрытия священной дельфийской одежды и венков, а также найденных с нею материнских драгоценностей и отличительных знаков. А Каласирид, обернув колчан Хариклеи потертыми овечьими шкурами, словно какую-то другую ношу, повесил его себе поперек плеч. Он освободил лук от тетивы, и, когда лук, тотчас же разогнувшись, стал совершенно прямым, Каласирид сделал его посохом в своих руках. Сильно опирался он на него всею тяжестью, и когда замечал встречных, то нарочно сгибался более, чем принуждала его старость, и волочил одну ногу. Иногда Хариклея вела его за руку.

Когда они вошли в свою роль, то сами, подшучивая друг над другом, вдоволь посмеялись над своим обличьем, затем обратились к выпавшему им на долю божеству, прося его удовольствоваться тяготеющим до сих пор над ними несчастьем и положить ему конец. После этого поспешили к деревне Бессе, надеясь найти там Теагена и Тиамида, но их постигла неудача.

Уже приближаясь на закате солнца к Бессе, увидали они множество недавно убитых людей. Поняв по одеянию и вооружению, что в большинстве это были персы, они заключили, что здесь разыгралась военная сцена. Но кто и с кем сражался, они не знали.

Наконец, проходя между мертвецами и при этом ища взором, не лежит ли где кто-либо из их близких, – ведь наши души боязливо предчувствуют худшее, когда дело идет о тех, кто нам всего дороже, – они встретили старую женщину, припавшую к телу туземца и на все лады изливавшую свою скорбь.

Они решили попытаться узнать что-либо от старухи. Сев рядом с нею, начали утешать и сдерживать ее чрезмерные причитания. Когда старуха несколько успокоилась, они спросили ее, о ком она горюет и что это за сражение, Причем Каласирид обратился к женщине по-египетски.

Тогда старуха рассказала все вкратце. Скорбит она по павшем сыне, а пришла к мертвецам нарочно, в надежде, не освободит ли ее кто-нибудь от жизни, не убьет ли, а также чтобы отдать подобающий долг сыну посильными слезами и причитаниями.

Про войну же старуха рассказала так:

– Некий чужеземный юноша, выдающийся своею красотою и ростом, был отправлен в Мемфис к Ороондату, наместнику великого царя. Кажется, Митран, начальник стражи, взял его в плен и посылал в виде величайшего подарка, как рассказывают. Обитатели вот этой нашей деревни – при этом старуха указала селение поблизости – собрались вызволить его, так как уверяли, что они его знают, а может быть, это был только предлог. Митран, узнав это, конечно, вознегодовал и отправился походом на селение два дня тому назад. А в селении нашем живет очень воинственное племя, которое всегда вело разбойничью жизнь и совершенно пренебрегает смертью, отнимая этим часто мужей и детей у многих других женщин, как теперь и у меня.

Узнав о предполагаемом нашествии, жители поселка приготовили какие-то засады и, подпустив неприятеля, одолели его, потому что часть сражалась прямо лицом к лицу, а другие с криком напали сзади, из засады, на не ожидавших этого персов.

И пал Митран, сражавшийся в первых рядах. Пали с ним также почти все, так как были окружены и некуда было бежать. Пали и из наших немногие, и оказался среди немногих, по тяжкой воле божества, и сын мой, пораженный персидскою стрелою в грудь. И теперь я, несчастная, оплакиваю павшего, и, кажется, придется мне оплакивать также и оставшегося у меня последнего сына, он тоже отправился в поход вчера вместе с остальными на город мемфисцев.

Каласирид спросил и о причине похода. Старуха, добавив то, что слыхала от оставшегося в живых сына, сказала, что после убийства царских воинов и начальника стражи великого царя жители хорошо понимали, что этот недобрый поступок не пройдет им даром и что дело примет самый опасный оборот, так как Ороондат, наместник Мемфиса, располагает большими силами, и если он узнает, то тотчас же, при первом набеге, окружит деревню и расправится с ней, истребив все население.

– И вот, навлекши на себя величайшую опасность, жители решили исправить великую дерзость, если возможно, еще большей: предупредив приготовления Ороондата, неожиданно произвести нападение, либо убить и его, если застанут его в Мемфисе, либо, если его не окажется там – как говорят, он занят теперь войною с эфиопами, – тем легче овладеть городом, свободным от защитников. Таким-то образом решили избежать опасности, а также восстановить Тиамида, начальника их шайки, в сане пророка и возвратить ему сан, не по праву захваченный его младшим братом. И если даже ждет их поражение, то в битве понесут они его, а не будут как-нибудь выловлены и не подвергнутся надругательствам и своеволию персов. Но, странники, куда же вы теперь направитесь?

– В селение, – ответил Каласирид.

– Небезопасно, – ответила старуха, – для вас, которых никто не знает, в такой необычный час появляться среди оставшихся.

– А если ты нас проводишь, – сказал Каласирид, – я надеюсь, мы будем в безопасности.

– У меня нет времени, – ответила старуха, – мне надо совершить некие ночные жертвоприношения. Но если вы можете потерпеть, – впрочем, что неизбежно, даже если вы и не желаете, – то вам придется где-нибудь здесь, в сторонке, на чистом от мертвецов месте, провести эту ночь. Наутро же я провожу вас, позабочусь о вашей безопасности.

Каласирид рассказал Хариклее все, что говорила старуха, и, взяв Хариклею с собою, удалился.

Отойдя немного от убитых, они пришли к какому-то невысокому холму. Там Каласирид прилег, подложив себе колчан под голову, Хариклея села, обратив свою суму в сиденье.

Взошла луна и озарила все ясным светом – был третий день после полнолуния. Каласирид, отягощенный старостью и притом утомленный дорогою, задремал. Хариклея бодрствовала из-за охвативших ее дум и сделалась зрительницей хоть и нечестивого, но для египтянок привычного действа.